Академик Пятитомов и профессор Синицын
сидели за рабочим столом в квартире академика
и трудились над очередной статьей. Из соседней
комнаты доносилась громкая музыка. Мысли
из-за нее разбегались.
— Не внук у меня, а горе, — наконец сказал, выбираясь из кресла, хозяин кабинета. — Попрошу
его приглушить звук.
— Толку-то? — махнул рукой профессор. — Мы
и вчера просили, и позавчера. А он все равно…
Придется как-нибудь приспособиться.
— Нет уж, — решительно возразил Пятитомов, — пусть он приспосабливается, — и ученые двинулись к комнате академического внука.
— Что с тобой, дед? — встревоженно отозвался
внук. — Нет тут никакой Катилины. Здесь только
я, Сережа. Я тут живу.
— Да знаем мы, что ты Сережа, — успокоил молодого человека профессор. — А Катилина жил в
Риме. В I веке до нашей эры. Он был известным в
своем роде деятелем. Во все вносил беспорядок.
Не выполнял указаний свыше.
— Как же это ему с рук сходило? — удивился
Сережа.
— Он был из очень знатной и хорошей семьи, — объяснил профессор. — Поэтому его только увещевали. До поры до времени. Потом, конечно, казнили. А до того самые резкие обличительные
речи против Катилины произносил великий
оратор Марк Туллий Цицерон. Например, он
говорил…
Академик прервал соавтора, сильнее прежнего
возвысив голос:
— Доколе, Катилина, будешь ты злоупотреблять
нашим терпением? До каких пор ты будешь глумиться над нами? Где предел твоей необузданной
дерзости?
— Да ладно вам, — вздохнул Сережа и приглушил звук.
