В кабинете академика Пятитомова, склонившись над рабочим столом, бок о бок
сидели: сам хозяин дома, его внук Сережа
и постоянный соавтор маститого ученого
профессор Синицын. Трудились они уже
не первый час. Дело было серьезным: составлялось меню для новогоднего стола.
Сложность усугублялась тем, что по общей
договоренности в список вносились только
те предложения, с которыми соглашались
все трое.
— В качестве восемнадцатого пункта, — задумчиво почесал переносицу профессор, — я
рекомендовал бы записать следующее: отварные южно-атлантические кальмары под
оливковым соусом.
Сережа радостно захлопал в ладоши.
— Я против, — возразил академик. — Категорически.
— Скряга, — буркнул Синицын.
— Не обижайте, пожалуйста, дедушку, — попросил академический внук.
— Ничего страшного, я вовсе не обиделся, —
успокоил академик Сережу. — Я мысленно дополнил реплику коллеги, и она превратилась
в историческое изречение, имеющее глубокий
смысл.
Профессор задумался. Потом пробормотал:
— Мне что-то ничего подходящего на память
не приходит.
— И мне, — поддержал Синицына Сергей.
— Так слушайте же, — промолвил академик. — 1812 год. Идет Отечественная война.
Генерал-интендантом русской армии, то
есть человеком, ответственным за снабжение всех родов войск, назначен Егор
Францевич Канкрин. Стараясь не
выйти из бюджета, он вступил
в конфликт с родным братом
императора Александра,
великим князем Константином Павловичем. Тот
разъезжал по воюющей
армии с огромной свитой, закатывал пиры и
балы, реквизируя все и
вся. Канкрин резко воспротивился. Великий
князь взъярился. Одно только имя и осталось у
него для генерал-интенданта: скряга…
— Конечно же! Вспомнил! — хлопнул себя по
лбу профессор Синицын и продолжил рассказ
академика: — «Да, — ответствовал Канкрин, — я,
батюшка, скряга на все, что не нужно!»
— Вот так-то, — подытожил академик. — Именно
в этом смысле скряга и я. Ничего постыдного тут
нет, поэтому обижаться не на что. Предлагаю
список блюд новогоднего меню считать закрытым и приступить к его оглашению.
Голосование было единогласным: «за».
НИЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ
МНЕ НЕ ЧУЖДО
Профессор Синицын откашлялся
и поднес поближе к глазам почти
целиком исписанный лист бумаги.
— Пункт первый, — начал он. —
Картошка разварная с укропом и
селедкой, щедро политая подсолнечным маслом. Пункт
второй…
Чтение было прервано какими-то
посторонними звуками. Оказалось, что
академик сидит, блаженно
прикрыв глаза, и аппетитно
причмокивает, весь отдавшись мечтам о первом
пункте.
— Коллега! — воскликнул профессор. — Да ты
у нас, оказывается, не только скряга, но еще и
гурман!
— Что ж с того? — оторвался от грез академик. —
Я человек, и…
— Ясное дело, — прервал его Синицын, на этот
раз мгновенно догадавшись, что имеет в виду
соавтор. — Открываем пьесу римского писателя
Публия Теренция Афра «Самоистязатель»…
— И в двадцать пятой сцене первого действия
обнаруживаем реплику персонажа по имени
Хермет: «Я человек, и ничто человеческое мне
не чуждо», — закончил академик.
— Ну, вы даете! — с уважением посмотрел на
ученых Сережа. — С полуслова друг друга понимаете. Мне бы так!
И аппетитное предновогоднее чтение продолжилось.
Весь год с вами были
писатель Николай ГОЛЬ
и художник Н. Якубовская
