История исторических изречений
Я СКРЯГА НА ВСЕ, ЧТО НЕ НУЖНО
В кабинете академика Пятитомова, склонившись над рабочим столом, бок о бок сидели: сам хозяин дома, его внук Сережа и постоянный соавтор маститого ученого профессор Синицын. Трудились они уже не первый час. Дело было серьезным: составлялось меню для новогоднего стола. Сложность усугублялась тем, что по общей договоренности в список вносились только те предложения, с которыми соглашались все трое.
— В качестве восемнадцатого пункта, — задумчиво почесал переносицу профессор, — я рекомендовал бы записать следующее: отварные южно-атлантические кальмары под оливковым соусом.
Сережа радостно захлопал в ладоши.
— Я против, — возразил академик. — Категорически.
— Скряга, — буркнул Синицын.
— Не обижайте, пожалуйста, дедушку, — попросил академический внук.
— Ничего страшного, я вовсе не обиделся, — успокоил академик Сережу. — Я мысленно дополнил реплику коллеги, и она превратилась в историческое изречение, имеющее глубокий смысл.
Профессор задумался. Потом пробормотал:
— Мне что-то ничего подходящего на память не приходит.
— И мне, — поддержал Синицына Сергей.
— Так слушайте же, — промолвил академик. — 1812 год. Идет Отечественная война. Генерал-интендантом русской армии, то есть человеком, ответственным за снабжение всех родов войск, назначен Егор Францевич Канкрин. Стараясь не выйти из бюджета, он вступил в конфликт с родным братом императора Александра, великим князем Константином Павловичем. Тот разъезжал по воюющей армии с огромной свитой, закатывал пиры и балы, реквизируя все и вся. Канкрин резко воспротивился. Великий князь взъярился. Одно только имя и осталось у него для генерал-интенданта: скряга…
— Конечно же! Вспомнил! — хлопнул себя по лбу профессор Синицын и продолжил рассказ академика: — «Да, — ответствовал Канкрин, — я, батюшка, скряга на все, что не нужно!»
— Вот так-то, — подытожил академик. — Именно в этом смысле скряга и я. Ничего постыдного тут нет, поэтому обижаться не на что. Предлагаю список блюд новогоднего меню считать закрытым и приступить к его оглашению.
Голосование было единогласным: «за».
НИЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ МНЕ НЕ ЧУЖДО
Профессор Синицын откашлялся и поднес поближе к глазам почти целиком исписанный лист бумаги.
— Пункт первый, — начал он. — Картошка разварная с укропом и селедкой, щедро политая подсолнечным маслом. Пункт второй…
Чтение было прервано какими-то посторонними звуками. Оказалось, что академик сидит, блаженно прикрыв глаза, и аппетитно причмокивает, весь отдавшись мечтам о первом пункте.
— Коллега! — воскликнул профессор. — Да ты у нас, оказывается, не только скряга, но еще и гурман!
— Что ж с того? — оторвался от грез академик. — Я человек, и…
— Ясное дело, — прервал его Синицын, на этот раз мгновенно догадавшись, что имеет в виду соавтор. — Открываем пьесу римского писателя Публия Теренция Афра «Самоистязатель»…
— И в двадцать пятой сцене первого действия обнаруживаем реплику персонажа по имени Хермет: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо», — закончил академик.
— Ну, вы даете! — с уважением посмотрел на ученых Сережа. — С полуслова друг друга понимаете. Мне бы так!
И аппетитное предновогоднее чтение продолжилось.
| Николай Голь |
 |
Художник Наталия Якубовская | Страничка автора | |
Страничка художника |