ФЕВРАЛЬ 2011 г.

Елена Ракитина

У Егорки не было папы.

То есть он, конечно, где-то был, потому что в прошлом году прислал по почте розового слона. На квитанции с похожими на монетки печатями так и было написано: «Синицыну Егору Олеговичу».

Непонятно, зачем взрослому человеку розовый зверь, но Егорка слона любил. У слона в бархатном кармашке лежала записка: «От папы в день рождения».

Вот и все, что мы про него знали. Ну, живет где-то, покупает розовых слонов и никогда не приходит в гости.

Раньше я думал, что моего папы Егорке достаточно.

Из детского сада, например, он забирал нас обоих. Стоило папе просунуть голову в дверь, как Елена Федоровна радостно восклицала: — До свидания, Черкашин-Синицын!

Мы выбегали, улюлюкая и повизгивая, и прыгали на моего папу, как обезьянки. И когда папа копался в карбюраторе, то промасленные тряпки мы вдвоем подавали. И на лыжах вместе ходили, и по очереди играли с папой в настольный теннис.

Когда папа хвалил меня, он хвалил и Егорку. И если прижимал к себе ласково, то сразу обоих. У него ведь две руки, у моего папы!

Но после сочинения про семью, которое мы писали дома, а потом читали вслух всему классу, Егорка загрустил.

Как выяснилось, почти у всех ребят были папы и много бабушек с дедушками, теть с дядями, сестер с братьями, в общем, родни на целый троллейбус!

У Котиковой почему-то даже племянник.

Егорка сказал, отвернувшись к окну:

— А у меня только мама.

И правда, к нему на день рождения приходили мамины сотрудницы да мы с Петровым.

— Наверное, твои родственники живут далеко…— утешил я. — С верблюдами или пингвинами.

— А слон?.. — нахмурился Егорка.

— Может, и со слонами живут. Пасут их где-нибудь в Африке.

— Розовый слон, — уточнил Егорка. — Его из нашего города прислали. Папа близко.

Примерно через месяц он открыл мне страшную тайну.

— Мой папа засекреченный… — таинственно прошептал Егорка. — Никому, понял?

— Как засекреченный? Иностранный разведчик?

— Не знаю… Только из-за секретности ему приходится смотреть на меня издалека.

— Откуда?!

— Видел, около нашей школы киоск «Ремонт обуви» поставили? — сузил глаза Егорка. — Там мой папа.

— Да ну? — ахнул я.

— Точно! У него родинка на подбородке, как у меня! А когда я иду мимо, папа никогда на меня не смотрит, чтобы я не понял, что он папа.

— Да может, он и не папа?

— Не веришь? — пожал плечами Егорка. — Проверишь!

Все это он рассказал на большой перемене, и я все уроки гадал, выдумывает Егорка чепуху или говорит правду.

Когда мы вышли из школы, он улыбнулся:

— Вот смотри. Сколько я здесь буду стоять, папа на меня и не глянет. А отойду, сразу высунет голову из окошка и будет смотреть вслед... Потому что видимся редко, понимаешь?

— Иди, — кивнул я.

Егорка двинулся мимо ларька, ускоряя шаг. Дяденька, который там чем-то стучал, не обратил на него никакого внимания. Я ждал-ждал и побежал за Егоркой:

— Не выглядывает!

— Просто он догадался, что ты мой друг. Не может он, когда я не один, выглядывать — рассекречиваться.

— Как же проверить?

— Да чего проверять! — махнул рукой Егорка. — Ты посмотри, он похож как две капли воды: и глаза, и нос, и родинка.

— Как же я посмотрю? Киоск не стеклянный.

— Я тоже думал — как? А потом у кроссовка подошву отодрал, и мама дала деньги на ремонт.

Я с восхищением посмотрел на Егорку! Не голова у человека, а Государственная Дума.

— Я принес ему кроссовок, — с волнением зачастил он, — а папа так странно на меня посмотрел и удивился, как так чудно разорвать можно было. И посоветовал смотреть под ноги, когда хожу!

— И что?

— Ну, он так сказал, потому что это мой папа!!! — воскликнул Егорка. — Если б другой кто принес, он бы ничего не советовал!!! Я специально как-то за ларьком стоял и слушал, что он людям говорит. Только цену починки, понял?

Я с сомнением покачал головой.

— Вот придем к тебе домой, я твой ботинок порву, тогда убедишься. Рассмотришь моего папу хорошенько — сам поймешь.

— Почему мой ботинок? — ахнул я.

— Свой дать не могу, — деловито пояснил Егорка. — Папа запомнил, что у меня тридцать четвертый размер. У него знаешь, какая память?! О-о-о!!!

В общем, Егорка был настроен решительно. Он в два счета расковырял ножом мой почти новый желтый ботинок, и мне пришлось выпрашивать у мамы деньги на ремонт.

— Чем только подошву клеят? — удивлялась она.— До зарплаты еще неделя, а ты рвешь.

Мама вытряхивала монетки из кошелька, искала их в карманах пальто, потом заняла у соседки. Мне было стыдно, но не мог же я рассказать про засекреченного Егоркиного папу!

На следующий день я подбежал с ботинком к ярко-голубому ларьку. Издалека он казался кусочком неба, свалившимся в траву.

Егорка бежал на расстоянии, чтобы никто не заподозрил, что мы вместе. Потом спрятался за школьным забором и все время подглядывал, раздвигая доски.

— Здравствуйте! — я протянул в окошко рваный ботинок и затаил дыхание. — Вот!

Вначале показалась кудрявая черная макушка, а потом весь дяденька. Ох, я и удивился!!! Он был загорелый, с косматыми бровями и горбатым носом, а говорил с акцентом. По-моему, он был грузин.

— Как так порвал, да? — громко удивился дяденька. — Чего с обувью сделал? Не понимаю!

Я смотрел на него во все глаза. Родинка на подбородке, и правда, была почти там же, где у Егорки.

Сапожник, все возмущаясь, вручил квитанцию, и я рванул к школе…

— Увидел? — сиял Егорка. — Похож?

— Не очень… — замямлил я. — У тебя волосы, как солома, и глаза серые, а у него все черное: и волосы, и глаза, и нос крючком, и вообще, это грузин!

— Сам ты грузин! — рассвирепел Егорка. — Это он маскируется, понял? И разговаривает так специально, и волосы специально красит.

— И завивает? — ошарашенно спросил я. — На бигуди?

— Не знаю, — шмыгнул носом Егорка. — Понимаешь, он никогда-никогда, ну совсем никогда, меня не видел, и чтобы хоть так встречаться, абсолютно загримировался и засекретился.

Я пожал плечами. Всякое в жизни бывает. В фильмах про разведчиков чего только не случается.

В общем, Егорка изорвал всю обувь дома, чтобы разговаривать с папой. Сначала свою, а потом за мамину принялся. Этот дяденька в ларьке уже его узнавал и кивал дружелюбно, когда мы проходили мимо.

А когда обувь у Егорки закончилась, он стал нашу выпрашивать.

— Подошву отрывать не буду, только каблуки, — клянчил он. — Каблук прибить недорого.

Два раза он отрывал, потом мама сказала, что оторвет мне уши.

Егорка надулся.

— Да ты просто так с папой говори, — посоветовал я, — хотя бы здоровайся.

И мы стали здороваться, когда шли в школу, а когда обратно, говорить «До свидания».

Папа Егоркин отвечал нам радостно и всегда спрашивал, не порвалось ли то, что он чинил.

И когда мы отвечали, что нет, поднимал большой палец и восклицал:

— Отлично!

Так продолжалось месяца два. А потом Егорка заболел, и утром, когда я шел в школу, папа, высунув голову из окошка, поинтересовался, где мой друг.

Это меня еще больше убедило, что он папа.

Когда я сказал, что у Егорки температура, он расстроился, два раза повторил, какие сам пьет таблетки от гриппа, и даже написал на бумажке названия.

Понятно, мой папа б тоже написал, если бы я болел.

Я тогда набрался смелости, все-таки мы разговорились по-дружески, и спросил:

— Скажите, пожалуйста, как вас зовут?

И он ответил:

— Зови дядя Саша.

— А по правде? — я сузил глаза, наклонился поближе и прошептал. — Олег, да?

— Почему Олег? Совсем даже не Олег! — удивился дяденька.

— Ну, признайтесь, что Олег. Мне можно! Я никому не скажу! — настаивал я, подмигивая.

Тогда Егоркин папа встал, порылся в сумке и достал паспорт. Рядом с фото, где подбородок с Егоркиной родинкой, было напечатано: «Сурен Петрович».

Я не поверил! Я перечитал три раза!

И такая на меня тяжесть навалилась, что я еле добрел до класса.

Все уроки я думал, как сказать обо всем Егорке, ведь он теперь такой счастливый ходил… Может, не говорить вовсе?! Только вдруг настоящий папа найдется, а Егорка не поймет, что настоящий, не узнает?

В конце дня мне впервые не хотелось идти домой.

Я долго стоял возле школы, а потом медленно-медленно побрел к Егорке. Все время останавливался и думал: как я приду, как все бухну, как отниму у Егорки папу?

Вздыхая и мучаясь, я не поехал на лифте, а поплелся пешком на восьмой этаж…

— Мишка? — удивилась Егоркина мама. — Не пущу. Заразишься.

Раньше я бы с радостью заразился, попросил бы Егорку на меня почихать и покашлять… Но сейчас… Сейчас было не до этого.

Я так маме и сказал, что не до этого. И она на секундочку разрешила войти.

Егорка лежал в постели. Горло замотано пушистым шарфом, под мышкой — градусник. Рядом, на тумбочке с лекарствами, глупо улыбался розовый слон.

Торопясь и сбиваясь, я стал рассказывать про Сурена Петровича.

Егорка не удивился.

— Подумаешь… — сказал он устало. — У него просто паспорт поддельный. Про такие паспорта в шпионских кино показывают.

— Смотри! — кивнул я и протянул Егорке записку. — Тут папа тебе лекарства написал.

Егорка развернул бланк квитанции, потом полез в кармашек к слону. Достал измятую записку, сравнил.

Я тоже посмотрел. Почерк был разным. На одной бумажке — буквы крупные и с наклоном, а на другой — какие-то закорючки.

— Это он специально! — заплакал Егорка. — Чтоб никто не догадался!!!

— Конечно! — согласился я, и у меня в носу что-то защипало. — Я так и понял.

Через три дня неизвестно почему ларьки снесли: и цветочный, и «Ремонт обуви». Остался только газетный. Там работала тетенька.

Елена Ракитина		Художник Катя Толстая
Страничка автора		Страничка художника