То есть он, конечно, где-то был, потому что в прошлом году прислал по почте
розового слона. На квитанции с похожими
на монетки печатями так и было написано:
«Синицыну Егору Олеговичу».
Непонятно, зачем взрослому человеку розовый зверь, но Егорка слона любил. У слона
в бархатном кармашке лежала записка: «От
папы в день рождения».
Вот и все, что мы про него знали. Ну, живет
где-то, покупает розовых слонов и никогда
не приходит в гости.
Раньше я думал, что моего папы Егорке
достаточно.
Из детского сада, например, он забирал нас
обоих. Стоило папе просунуть голову в дверь,
как Елена Федоровна радостно восклицала:
— До свидания, Черкашин-Синицын!
Мы выбегали, улюлюкая и повизгивая, и
прыгали на моего папу, как обезьянки.
И когда папа копался в карбюраторе, то
промасленные тряпки мы вдвоем подавали. И на лыжах вместе ходили, и по очереди
играли с папой в настольный теннис.
Когда папа хвалил меня, он хвалил и Егорку.
И если прижимал к себе ласково, то сразу обоих. У него ведь две руки, у моего папы!
Но после сочинения про семью, которое мы
писали дома, а потом читали вслух всему классу,
Егорка загрустил.
Как выяснилось, почти у всех ребят были папы
и много бабушек с дедушками, теть с дядями,
сестер с братьями, в общем, родни на целый
троллейбус!
У Котиковой почему-то даже племянник.
Егорка сказал, отвернувшись к окну:
— А у меня только мама.
И правда, к нему на день рождения приходили
мамины сотрудницы да мы с Петровым.
— Наверное, твои родственники живут далеко…— утешил я. — С верблюдами или пингвинами.
— А слон?.. — нахмурился Егорка.
— Может, и со слонами живут. Пасут их где-нибудь в Африке.
— Розовый слон, — уточнил Егорка. — Его из нашего города прислали. Папа близко.
Примерно через месяц он открыл мне страшную тайну.
— Не знаю… Только из-за секретности ему
приходится смотреть на меня издалека.
— Откуда?!
— Видел, около нашей школы киоск «Ремонт
обуви» поставили? — сузил глаза Егорка. — Там
мой папа.
— Да ну? — ахнул я.
— Точно! У него родинка на подбородке, как у
меня! А когда я иду мимо, папа никогда на меня
не смотрит, чтобы я не понял, что он папа.
— Да может, он и не папа?
— Не веришь? — пожал плечами Егорка. — Проверишь!
Все это он рассказал на большой перемене, и я
все уроки гадал, выдумывает Егорка чепуху или
говорит правду.
Когда мы вышли из школы, он улыбнулся:
— Вот смотри. Сколько я здесь буду стоять, папа
на меня и не глянет. А отойду, сразу высунет голову из окошка и будет смотреть вслед... Потому
что видимся редко, понимаешь?
— Иди, — кивнул я.
Егорка двинулся мимо ларька, ускоряя шаг.
Дяденька, который там чем-то стучал, не обратил на него никакого внимания. Я ждал-ждал и
побежал за Егоркой:
— Не выглядывает!
— Просто он догадался, что ты мой друг. Не
может он, когда я не один, выглядывать — рассекречиваться.
— Как же проверить?
— Да чего проверять! — махнул рукой Егорка. — Ты посмотри, он похож как две капли воды:
и глаза, и нос, и родинка.
— Как же я посмотрю? Киоск не стеклянный.
— Я тоже думал — как? А потом у кроссовка
подошву отодрал, и мама дала деньги на ремонт.
Я с восхищением посмотрел на Егорку! Не голова у человека, а Государственная Дума.
— Я принес ему кроссовок, — с волнением зачастил он, — а папа так странно на меня посмотрел и
удивился, как так чудно разорвать можно было.
И посоветовал смотреть под ноги, когда хожу!
— И что?
— Ну, он так сказал, потому что это мой папа!!! — воскликнул Егорка. — Если б другой кто принес,
он бы ничего не советовал!!! Я специально как-то
за ларьком стоял и слушал, что он людям говорит. Только цену починки, понял?
Я с сомнением покачал головой.
— Вот придем к тебе домой, я твой ботинок
порву, тогда убедишься. Рассмотришь моего
папу хорошенько — сам поймешь.
— Почему мой ботинок? — ахнул я.
— Свой дать не могу, — деловито пояснил
Егорка. — Папа запомнил, что у меня тридцать
четвертый размер. У него знаешь, какая память?!
О-о-о!!!
В общем, Егорка был настроен решительно. Он
в два счета расковырял ножом мой почти новый
желтый ботинок, и мне пришлось выпрашивать
у мамы деньги на ремонт.
— Чем только подошву клеят? — удивлялась
она.— До зарплаты еще неделя, а ты рвешь.
Мама вытряхивала монетки из кошелька, искала их в карманах пальто, потом заняла у соседки.
Мне было стыдно, но не мог же я рассказать про
засекреченного Егоркиного папу!
На следующий день я подбежал с ботинком
к ярко-голубому ларьку. Издалека он казался
кусочком неба, свалившимся в траву.
Егорка бежал на расстоянии, чтобы никто не
заподозрил, что мы вместе. Потом спрятался за
школьным забором и все время подглядывал,
раздвигая доски.
— Здравствуйте! — я протянул в окошко рваный
ботинок и затаил дыхание. — Вот!
Вначале показалась кудрявая черная макушка,
а потом весь дяденька. Ох, я и удивился!!! Он
был загорелый, с косматыми бровями и горбатым носом, а говорил с акцентом. По-моему, он
был грузин.
— Как так порвал, да? — громко удивился дяденька. — Чего с обувью сделал? Не понимаю!
Я смотрел на него во все глаза. Родинка на
подбородке, и правда, была почти там же, где у
Егорки.
Сапожник, все возмущаясь, вручил квитанцию, и я рванул к школе…
— Увидел? — сиял Егорка. — Похож?
— Не очень… — замямлил я. — У тебя волосы,
как солома, и глаза серые, а у него все черное: и
волосы, и глаза, и нос крючком, и вообще, это
грузин!
— Сам ты грузин! — рассвирепел Егорка. — Это
он маскируется, понял? И разговаривает так
специально, и волосы специально красит.
— И завивает? — ошарашенно спросил я. — На
бигуди?
— Не знаю, — шмыгнул носом Егорка. — Понимаешь, он никогда-никогда, ну совсем никогда,
меня не видел, и чтобы хоть так встречаться,
абсолютно загримировался и засекретился.
Я пожал плечами. Всякое в жизни бывает.
В фильмах про разведчиков чего только не
случается.
В общем, Егорка изорвал всю обувь дома, чтобы разговаривать с папой. Сначала свою, а потом
за мамину принялся. Этот дяденька в ларьке
уже его узнавал и кивал дружелюбно, когда мы
проходили мимо.
А когда обувь у Егорки закончилась, он стал
нашу выпрашивать.
— Подошву отрывать не буду, только каблуки, — клянчил он. — Каблук прибить недорого.
Два раза он отрывал, потом мама сказала, что
оторвет мне уши.
Егорка надулся.
— Да ты просто так с папой говори, — посоветовал я, — хотя бы здоровайся.
И мы стали здороваться, когда шли в школу, а
когда обратно, говорить «До свидания».
Папа Егоркин отвечал нам радостно и всегда
спрашивал, не порвалось ли то, что он чинил.
И когда мы отвечали, что нет, поднимал большой палец и восклицал:
— Отлично!
Так продолжалось месяца два. А потом Егорка заболел, и утром, когда я шел в школу, папа,
высунув голову из окошка, поинтересовался,
где мой друг.
Это меня еще больше убедило, что он папа.
Когда я сказал, что у Егорки температура, он
расстроился, два раза повторил, какие сам пьет
таблетки от гриппа, и даже написал на бумажке
названия.
Понятно, мой папа б тоже написал, если бы я
болел.
Я тогда набрался смелости, все-таки мы разговорились по-дружески, и спросил:
— Скажите, пожалуйста, как вас зовут?
И он ответил:
— Зови дядя Саша.
— А по правде? — я сузил глаза, наклонился
поближе и прошептал. — Олег, да?
— Почему Олег? Совсем даже не Олег! — удивился дяденька.
— Ну, признайтесь, что Олег. Мне можно! Я никому не скажу! — настаивал я, подмигивая.
Тогда Егоркин папа встал, порылся в сумке и
достал паспорт. Рядом с фото, где подбородок с
Егоркиной родинкой, было напечатано: «Сурен
Петрович».
Я не поверил! Я перечитал три раза!
И такая на меня тяжесть навалилась, что я еле
добрел до класса.
Все уроки я думал, как сказать обо всем Егорке,
ведь он теперь такой счастливый ходил… Может,
не говорить вовсе?! Только вдруг настоящий
папа найдется, а Егорка не поймет, что настоящий, не узнает?
В конце дня мне впервые не хотелось идти
домой.
Я долго стоял возле школы, а потом медленно-медленно побрел к Егорке. Все время останавливался и думал: как я приду, как все бухну, как
отниму у Егорки папу?
Вздыхая и мучаясь, я не поехал на лифте, а
поплелся пешком на восьмой этаж…
— Мишка? — удивилась Егоркина мама. — Не
пущу. Заразишься.
Раньше я бы с радостью заразился, попросил
бы Егорку на меня почихать и покашлять… Но
сейчас… Сейчас было не до этого.
Я так маме и сказал, что не до этого. И она на
секундочку разрешила войти.
Егорка лежал в постели. Горло замотано пушистым шарфом, под мышкой — градусник. Рядом, на тумбочке с лекарствами, глупо улыбался
розовый слон.
Торопясь и сбиваясь, я стал рассказывать про
Сурена Петровича.
Егорка не удивился.
— Подумаешь… — сказал он устало. — У него
просто паспорт поддельный. Про такие паспорта
в шпионских кино показывают.
— Смотри! — кивнул я и протянул Егорке записку. — Тут папа тебе лекарства написал.
Егорка развернул бланк квитанции, потом
полез в кармашек к слону. Достал измятую записку, сравнил.
Я тоже посмотрел. Почерк был разным. На одной бумажке — буквы крупные и с наклоном, а на
другой — какие-то закорючки.
— Это он специально! — заплакал Егорка. — Чтоб
никто не догадался!!!
— Конечно! — согласился я, и у меня в носу что-то защипало. — Я так и понял.
Через три дня неизвестно почему ларьки
снесли: и цветочный, и «Ремонт обуви». Остался только газетный. Там работала тетенька.
