Академик Пятитомов, его соавтор профессор Синицын и внук Сережа ужинали на кухне.
— Пора подумать, — сказал между прочим академик, — как мы будем поздравлять коллег женского пола с Днем Восьмого марта. Вот я, например, думаю вручить шоколадку доценту Колокольчиковой, потому что она написала очень неплохую работу о суффиксах староиспанского языка.
— А я, — подхватил профессор, — надпишу ассистентке Людочке открытку, потому что она мне ко Дню защитника Отечества надписала.
— А я Тане Касаткиной подарю воздушный шарик, — сказал Сережа, — потому что она прекрасно выглядит.
— Молодец! — промолвил дедушка. — Кстати, видел я тут недавно эту Касаткину во дворе. Она и говорит: «Что-то внук ваш последнее время выглядит неважно…»
— Тогда надо еще подумать, — буркнул Сергей.
— Ты Вольтер! Подлинный Вольтер! — воскликнул профессор.
— Какой Вольтер? — спросил академический внук.
— Франсуа Мари Аруэ, великий французский писатель и философ. Как-то раз он на одном научном собрании восторженно отзывался о трудах швейцарского естествоиспытателя и поэта доктора Альбрехта Галлера. Один из присутствовавших, хорошо с Галлером знакомый, заметил, что тот оценивает творчество Вольтера не столь высоко. В зале повисла неловкая пауза. Ее нарушил Вольтер, быстро произнеся фразу, ставшую исторической: «Я тут немного подумал и понял, что, кажется, мы с Галлером оба ошиблись». Сережа немного помолчал, вздохнул и сказал:
— Нет, я не Вольтер. Я немного подумал и понял: не ошибся. Пойду надувать воздушный шарик для Касаткиной.
