Архив журнала для детей Костер

Сентябрь 2012 года

Журнал Костер. Сентябрь 2012 года

СОДЕРЖАНИЕ номера журнала «Костер»




Премьера книги

Александр ГИНЕВСКИЙ



ПРО ЛЮБОВЬ или ВСЕ будет ТИП-ТОП

Мой друг Витька Утюгов влюбился. Вот угораздило!.. Когда, как — я и не заметил.

Однажды говорю ему:

— Я тут жвачку у Костяшки конфисковал. Хочешь — угощу…

А Утюгов надулся, посмотрел на меня, да как ткнет кулаком.

— Ты чего?! — говорю.

— Ничего, — говорит.

— Ты полегче, — говорю. — Думаешь, раз фамилия тяжелая, так и можно?..

— Чтобы больше от тебя слова «Костяшка» не слышал, — грозно сказал Утюгов. — А жвачку верни.

— Ох-ох-ох!.. Больно нужно. Перетопчется твоя Костяшка…

Смотрю, а мой Утюгов стал красный. Как помидор.

Влюбленный мальчик

«От ярости, — подумал я. — Нашел, из-за чего…»

С этих-то пор стал я кое-что замечать. Людка Костяшкина еще только ноги вытирает перед дверями школы, а мой Утюгов уже красный. Как пожарный огнетушитель. И это притом, что сам он в эту минуту находится в классе, на третьем этаже. Ну, телепатия!.. И ведь если у школьной двери вытирает ноги подруга Костяшкиной Ленка Приседаева, то с Утюговым все в порядке. Вполне нормальный человек. Может и песенку насвистывать беззаботно.

Заметил я, что и с Костяшкиной творится что-то странное. Скажем, Утюгов носится на перемене где-то по коридорам, а она в это время залезла за тетрадкой в свою сумку. Прямо с головой. Вылезает оттуда, а лицо у нее страшно бледное. Как сметана. Будто она только что заглянула в темную страшную пещеру и какой-то скелет, костями громыхая, схватил Людку за нос. А она, ужасно перепугавшись, все-таки вырвалась. Так кажется… А на самом деле все просто. Просто в эту минуту Утюгов с грохотом влетает в класс…

Так что я теперь совсем не узнаю моего Витьку. Ну, будто он чем-то отравился или заразился. Каким-нибудь ящуром…

Иной раз смотрю на него, а он такой задумчивый, такой тихий… Ну, вот-вот заплачет. А ведь накануне получил энное количество четверок. И обидеть его вряд ли кто сможет: все-таки Утюгов, а не какой-нибудь Сеня Стульчиков. Но когда Утюгов вот такой вот, как теперь, то любой шпендрик-первоклассник может запросто его толкануть. И хоть бы что… Витька даже и не заметит. Прямо не Утюгов, а какой-то Сеня Стульчиков или тихоня и плакса Четвертинкина.

Дальше — хуже.

Через какое-то время смотрю: хорошие-то оценочки совсем про Утюгова забыли. У Костяшки тоже двоек — целый вагон. Правда, без маленькой тележки. Странно. Вот Вера Анисимовна рассказывала, что от любви у человека даже крылья вырастают. Он летает, пляшет и поет. Просто так. От нечего делать. А если что делает, — то легко, весело, пританцовывая. И все-то у него получается здорово. К тому же он становится ужасно сильным. Захотел — одной рукой вагон с углем по рельсам подвинул. Вместо паровоза… Захотел — уличный столб одним пальцем уронил. Правда, Вера Анисимовна про вагон и про столб ничего не говорила. Я так думаю. Да, странно… Странно, что у Витьки все почему-то наоборот.

Я уже к нему и так, и сяк. Мол, Витька, чем бы тебе помочь? Мол, объясни, что с тобой. Может, к доктору пора идти?..

А он на мои слова только сердится:

— Иди ты, — говорит, — со своим доктором в баню. Все у меня тип-топ.

— Дак как же тип-топ? — говорю. — Вчера у тебя сидели?..

— Где сидели?

— Да у тебя!.. Дома!

— Ну.

— Предложил ты чайку попить. Помнишь?

— Не помню. Больно надо всякую чепухень запоминать.

— Вот-вот!.. Предложил, а сам мне вместо заварки в стакан постного масла налил. И себе — тоже…

— Постного?.. Не может быть.

Лев

— Еще как может… Я пить не стал, а ты выпил.

— Ничего не почувствовал.

— Да где ж больному такое почувствовать…

Молчал он, молчал, да вдруг и говорит:

— Да-а… Из-за этой Костяшкиной у меня все внутри как-то перетряхнулось… И голова какая-то стала… Совсем квадратная…

— Понятное дело, — говорю, — раз влюбился! Только зачем?..

— Что зачем?

— Ну, это… как его… Влюбился зачем? Что уж тебе, совсем делать нечего?

Тут Утюгов так взглянул на меня, что я подумал: «Все… конец… На куски разорвет…»

— Зачем, зачем… Да что я?.. Нарочно, что ли?..— простонал он, как совсем умирающий.

— Да, — говорю. — Жаль мне тебя.

— Жаль, жаль… Мне и самому себя жаль. Сказал бы лучше, что делать.

Я растерялся. Откуда я знаю, что делать. Посмотришь кино, а там и взрослые-то не знают, что делать. Что-то кряхтят, переносицы трут до красноты, мучаются… Целых два часа. Пока кино не кончится. Ничего хорошего от таких страданий…

Глаза, нос, руки

— Знаешь, Витька, — говорю, — в сущности, если взять твою Костяшкину и разложить по полочкам…

— Как это разложить?.. — заревел Утюгов грозным голосом. — Как это… по полочкам?!.

Я взглянул в лицо Утюгова и от внезапного страха завизжал голосом раненого зайца:

— Ты не так меня понял!.. Я не предлагаю отрывать Костяшкиной ручки-ножки. Боже упаси! Пусть себе бегает-прыгает. До посинения. Это так только говорится: разложить по полочкам. Не человека, понимаешь, а проблему, — говорю уже нормальным голосом. — Вот мы с тобой ее разложим и посмотрим на эти полочки спокойными глазами. Понимаешь, спокойными. А не такими, как у тебя…

— А у меня какие?

— У тебя они пока… малость ошалелые…

Утюгов крутил ошалелыми глазами и молчал. Он слушал.

Я даже обрадовался. «А вдруг, — думаю, — я тебя сейчас вылечу».

— Вот смотри, — говорю. — Возьмем глаза.

— Чьи?

— Костяшкиной, Костяшкиной!.. Твои и брать-то нечего! Про твои я уже сказал…

— Ну-ну? — буркнул Утюгов.

— Вот. Берем ее глаза. И смотрим на них спокойно. Ну, что они у нее — с огнем, что ли? Хоть бы черные были. Другое дело бы. Тогда бы очи черные были бы… Очи… А то ведь так… глазки. К тому же серенькие. И никаких в придачу соболиных бровей не видать.

— Это ты брось, — спокойно возразил Утюгов.

Но я продолжал раскладывать по полочкам:

— И с ресницами, если не ошибаюсь, у нее тоже полный завал.

— Ты что?!. — заорал вдруг Утюгов и кулаками размахался. — Да они у нее такие длинные! Такие густые! Такие черные! Прямо как ночь! Она ими еще как хлопает!.. Как хлопнет, так у меня в голове шарики за ролики закатываются. Сидел бы уж насчет ресниц! Ведь ничего кроме рыбок в своем аквариуме не видишь!

Я понял, что немного перестарался.

— Ладно, ладно, — говорю. — Допустим. Допустим, она там хлопает чем-то, как ты говоришь…

Драка

— И не чем-то, а прекрасными ресницами, дурило!.. — взвился Утюгов.

— Успокойся, — говорю. — Возьмем-ка лучше ее нос. Уж как простудится, так сразу не нос, а вишневое варенье. И к тому же из носового платка не высовывается. И чего хорошего ты находишь в таком носе? Ведь в таком состоянии он уже не нос, а обычный носяра…

— Ты это брось!.. — закричал Утюгов. — Тебя послушать, так она из простуд не вылезает, а это — полное вранье!

— Вранье, да?!. А возьмем тогда рот. Ведь большой. Как у лягушки. Таким ротиком только простоквашу лопать, посыпанную сахарным песочком. Про рот и говорить больше-то нечего. Что теперь положим на отдельную полочку? Может, ручки-пальчики?..

— Да катись ты со своими полочками! Еще слово скажешь, я из тебя… — Утюгов схватил меня за шиворот и стал так трясти, что из меня посыпалось: «Ква-ква! Ква-ква! Ква-ква!..»

Он вдруг отцепился и посмотрел мне в рот с удивлением. Будто оторвал мне голову и машинально положил ее на какую-то полочку. А голова моя с полочки все квакает и квакает…

Лягушки

Я на Витьку страшно обиделся. Целую неделю мы с ним не разговаривали. Но вот как-то вдруг разговорились. Будто и не ссорились.

Тут такое дело. У Витьки тоже есть аквариум. На сто литров. И что-то у него забарахлил компрессор. Стали проблему раскладывать по полочкам. Разложили, он мне и говорит:

— Ты вот что, ты передай эту записку Костяшкиной… — А сам весь красный. Как помидор. И на меня смотрит. — Только незаметно передай. Чтобы никто не видел, — говорит. — Передашь?

«Эге! — подумал я. — С компрессором-то у него, наверно, все в порядке. Это он так… Для возобновления контакта…» Я даже обрадовался.

— А чего мне? — говорю. — Передам. Будь спок, все тип-топ будет.

Передал.

Потом эта… бледная как сметана. Подошла ко мне на улице. На меня не смотрит. Говорит, заикаясь:

— Пе-передай, по-пожалуйста, Вите… Я знаю, ты ему настоящий друг. Только не читай, ладно?

— Вот еще. Стану я читать чужие письма.

— Ну, спасибо, — говорит. А сама все смотрит на свои туфельки. Глаз отвести не может. Я тоже засмотрелся на эти туфельки. С такими блестящими застежечками… — Тебе тоже когда-нибудь напишут, — говорит.

— Больно нужно! — говорю. — Потом ведь еще и отвечать надо будет. У меня на такое времени не будет.

А сам думаю: «Нашла дурака. Чтобы потом аппетит потерять, ночами не спать, ходить красным как помидор и злым, как Утюгов… Нет уж, меня на такую удочку не поймаешь…»

Так я стал передаточным механизмом: передаю их записки. Из рук в руки. Есть газета с таким названием.

Ну, передаю. И хоть бы глазком одним заглянул. Хоть в одну. А уж так порой хотелось… Как-то Утюгов мне и говорит:

— А ты настоящий друг. На тебя можно положиться. Ты уж меня извини, что я тогда на тебя наехал… Так уж получилось. Я не хотел…

— Ничего, — говорю. — Я же все понимаю. Я читал: любовь — это такая болезнь. Очень тяжелая. Потому-то мне и хочется тебе помочь…

— Спасибо, — говорит, — за помощь. Я тоже про это читал, в киношке видел, — и Утюгов стал совсем красный. Как пожарный огнетушитель.

Пожал он мне руку. Я — ему. И тоже — не слабо…

Однажды Костяшкина просит меня передать адресату целый конверт. Да еще запечатанный. Вот тебе раз!.. Доверяла-доверяла, а тут бац — перестала доверять, запечатала.

Я не удержался. Дома аккуратно распечатал конверт, а в нем одна фотография, завернутая в десять слоев белой бумаги с красивыми снежинками. На фото была запечатлена сама Костяшка. Собственной персоной. В платье с каким-то прикольным воротничком. На обороте фотографии я прочел: «Вите У. на память о школьных годах. Л. К.» Я-то думал, тут целое послание! Про чувства всякие. А тут ерунда полная!..

Костяшка с усами

Разозлился я на Костяшку. Сам не заметил, как взял ручку и нарисовал ей генеральские усы. Запечатал конверт и отнес адресату.

На другой день Витька, бледный как сметана, протянул мне конверт и строго сказал:

— Передай Костяшке.

— Кому-кому?!.

— Ты что, оглох? Костяшке!

У меня даже ухо одно шевельнулось. Еще бы. Я вспомнил про усы. Вспомнил и очень пожалел, что вчера так погорячился. Дернул же черт!..

— Какая же она, — говорю, — Костяшка?.. Она же… У нее ведь и волосы… Очень даже красивые… А туфельки?.. А какие застежечки на них?.. Красивые… Уж точно итальянского происхождения…

— Брось! — перебил меня Витька. — Ты, когда по полочкам мне ее раскладывал, совсем другое пел. Помнишь?

— Тогда я… это… того…

— Вот именно. Ты тогда прав был. Все ты тогда верно разложил… Как я только не врубился?

— Постой, Витька! — говорю. — Ведь это ты из-за усов так, да?!

— Неважно, — говорит, — из-за чего. А ты откуда про усы знаешь?

— Понимаешь, — говорю, — тут такое дело. Усы-то эти я ей пририсовал. Нечаянно, понимаешь?..

И сам не заметил, как такая глупость у меня получилась. А Людка тут ни при чем…

Я думал, он от этих моих слов схватит меня за шиворот и станет трясти, пока из меня «ква-ква!» не посыплется. А он:

— А-а… Так это ты? — спросил без всякого удивления.

Утюгов с усами

— Я!.. Вот именно, что я!.. Понимаешь, я ведь не хотел. Честное слово, не хотел!

— Ну, не хотел и не хотел. Ты лучше скажи: чем своих барбусов кормишь? Трубочником или сухим?

— А письмо я твое передам! Обязательно! — говорю.

— Как хочешь, — махнул он рукой. — Передай. Пускай почитает…

«Эх!.. — думаю. — Бедная Костяшка. Утюгов-то, видно, такое письмо накатал, такое сердитое… Что она, может, в обморок брякнется. От переживаний. Брякнется и будет лежать без сознания на холодном полу. Долго. Пока ближайшие родственники “скорую” не вызовут…»

Ох, и жалко мне стало Костяшкину. Ну зачем ей такое письмо получать?..

Пришлось распечатывать конверт. На всякий случай…

К моей радости, в конверте никакого страшного письма не было. Одна фотография. Без всяких подписей. Витькина. На изображении он почему-то сидел верхом на каком-то огромном чемодане. Охранял, что ли?.. Хоть бы на коне сидел. С такими-то усищами полагается на коне сидеть. Был бы похож на старинного кавалериста. А так…

Усы были нарисованы Витькиной рукой. Очень сердито нарисованы. И потому больше походили не на генеральские, а, пожалуй, на адмиральские.

Я решил исправить свою оплошность. Решил аккуратно стереть эти усы, а уж потом передать конверт адресату.

Но у меня аккуратно не получилось. От моих стараний Витькино лицо стало похожим на старую сковородку в трещинах. Зато усов уже почти не было видно. А чемодан теперь походил больше на маленькую серую лошадку пони.

Фотографию я запечатал и с волнением передал Костяшкиной.

Скорая

Нет, не зря я волновался. Костяшкина не ответила. Ни через день, ни через неделю…

И такая деталь: она совсем перестала бледнеть. Витька тоже перестал. Краснеть. Теперь он совершенно здоровый человек. Теперь он нередко громче всех орет на перемене:

— Эй, Костяшка, не мучь барашка!

А вчера он завел меня под лестницу в темный угол и говорит:

— Тебе послание…

— Чего?!

— Послание тебе.

— Какое еще послание?

— Будто не знаешь… От твоей дамы сердца.

— От какой еще дамы?! Не знаю я никакой дамы!

— Приседаеву Ленку не знаешь?

— Приседаеву?! Знаю. А дамы никакой не знаю.

— Вот и получи от Приседаевой послание.

Ноги у меня почему-то сначала подогнулись, а потом — задрожали. Мелкой рысью. Как после укола от дифтерита.

— Не-не возьму я ни-никакого, — говорю, — послания. Больно нужно…

— Бери, бери, — говорит Витька. — Некрасиво даме отказывать. Не по-мужски это…

— Я еще уче-ченик, — говорю. — Еще школьник…

— Ну, если ты еще молочко из соски посасываешь, тогда ладно, тогда не бери. Так и передам ей. Скажу: он у нас еще под стол пешком ходит, и бабушка ему перед сном сопельки утирает… Я держал в руках свернутую бумажку. Она была тяжелой и горячей. Как раскаленный кирпич. Поднимаюсь по лестнице следом за Утюговым. Спина его плывет у меня перед глазами, как в тумане.

Он вдруг оборачивается.

— Ну, ты и красный… — говорит. — Как рак вареный. — Он кладет мне руку на плечо. Говорит: — Да ты не умирай, еще не все потеряно. Мы как твою Ленку разложим по полочкам, так все тип-топ будет!

— И вовсе она не моя! — заревел я раненым бегемотом и так толкнул Утюгова, что он полетел, хватаясь за перила.

Он поднялся, отряхнулся и говорит спокойно:

— Это ж надо — какая силища в человеке проснулась! А ведь это она — Приседаева виновата… Внушила… Уж я-то знаю… И не смотри на меня таким волком. Чтоб завтра был готов ответ. Я передам, не волнуйся. Все тип-топ будет. Понял?

— Погоди, Витька, — говорю. — Чего-то мне воздуху не хватает. Дышать чего-то нечем…

— Во-во!.. — говорит Утюгов. — А ты как думал? Это еще только цветочки… Но ты не горюй, все тип-топ будет!..

Мальчики



Александр Гиневский
Художник Ольга Граблевская
Страничка автора Страничка художника




Новое на сайте Сказка

Волшебная лампа Аладдина. Арабская сказка

Волшебная лампа Аладдина
Волшебная лампа Аладдина. Арабская сказка


НОВОСТИ САЙТА. Рассказы о природе


РУБРИКИ ЖУРНАЛА «КОСТЕР»