Дон Кихот

В блокаду я остался один. Сам сделал печурку из листового железа, но топить ее было нечем. Дрова у меня украли. И я украл — книги. Из соседнего сарая. Хозяева их, образованный народ, эвакуировались.

Я старался не думать, что жгу книги, пока мне не попался в руки "Дои Кихот". Это была книга моего старшего бpaтa. Брат был во всем лучше меня, и не потому, что был старше. Он был объективно лучше. В армию его провожала мама. С собой брат принес три книги: "Дон Кихот", Рабле и однотомник Чехова. "Дон Кихота" на моих глазах не читал никто, кроме прилежных девочек-отличниц.

Я сидел у печурки и рассматривал картинки Доре. Рыцарь был из блокады. Художник все предвидел. Рыцарь ехал на своем Росинанте через мою комнату — он был ленинградцем с изможденным лицом и непокоренным сердцем. В глазах его полыхал огонь. Может быть, огонь тех книг, которые я уже сжег.

Мне вспомнилась фраза, сказанная о дон Кихоте братом: "Камень, брошенный в Рыцаря, попадет в нас. Заслони его, если понадобится..." К тому времени мой старший брат уже погиб где-то в Карпатских горах.

Когда брат принес "Дон Кихота", я сказал ему: "Неужели ты это читаешь? Это же для детей".

— Это для всех, — сказал он.

#&151 Он тронутый.

— Тронутый, — согласился брат. У брата были очень ясные глаза: если у меня они были как два маленьких серых булыжника, чуть в синеву, то у него, может быть, те же камни, но на дне веселого ручья. — Он не душевнобольной, но тронутый безусловно. Смотри, как здорово: тронутый идальго въезжает в мир на своем Росинанте и оказывается, что мир густо населен умалишенными. Пока тронутого Дона нет, общего сумасшествия не видно — всюду грязь и все грязны. В социальных палитрах каждый цвет существует с добавкой "грязно": грязно-голубой, грязно-зеленый, даже грязно-черный. А тут въезжает на Росинанте Рыцарь ослепительно чистый. Тронутый в сторону чистоты. Ты понимаешь, что видим?

151 Понимаю, — сказал я. Но сам я этого тогда не видел, "он Кихота" не читал — пробовал, но скуку эту не одолел.

— Конечно, — говорил брат. — Глупо сражаться с баранами, если это бараны. Но если это народ...

— А почему его каторжники побили? — спросил я заносчиво.

— Если ты каторжника освободил, это еще не значит, что он перестал быть убийцей и вором.

— Но злость берет — такой дурак, — сказал я.

— Ты помнишь клоунов — Белого и Рыжего? — просил брат. — Тебе всегда, конечно, было жалко Белого? Дон Кихот и Санчо Панса — клоунская пара. Это еще одно чудо этой книги. Идеи Белого клоуна — столь высоки, что он не кажется нам шутом, но скорее святым. Дон Кихота посвятил в рыцари трактирщик. Они альтернативны.

— Что? — спросил я.

— Взаимоисключающи, — сказал брат. — Рыцарь — альтернатива трактирщику. Санчо Панса — трактирщик. Но он сострадает Дон Кихоту, как всякий Рыжий клоун сострадает клоуну Белому. И сострадание это снимает взаимоисключаемость — они могут через сострадание друг к другу сосуществовать. Рыжий клоун знает, что без Белого клоуна людям не справиться с жизнью.

Я сказал что-то насчет идиотских великанов.

— И великаны, — сказал брат. — Они не бред собачий. Рабство — это не плен, это наклонность. Мы каждое мгновение готовы подчиняться: "Король убит. Да здравствует король!" Обжорство. Глупость. Мошенничество. Невежество. Нет пороков-карликов — все великаны.

— Тогда зачем сражаться?

— Чтобы не погибнуть. Жизнь — это борьба с самим собой.

— А ветряная мельница?

— Это особый великан, самый страшный. Ветряная мельница — мать машинной цивилизации. Сервантес до этого сам допер в шестнадцатом веке. Машинная цивилизация поработит человеческий разум, заставит наш мозг трудиться лишь над совершенствованием машин. Ветряная мельница истощит землю, прогрызет ее, как червь яблоко. Истощит душу...

"Дон Кихота" я не сжег. Не сжег Чехова и "Пантагрюэля".

Рыцарь Печального Образа едет через наши сердца. Через сердца молодых. Через сердца детей. Я обращаю свои глаза к книге. Я ставлю ее на полку. Миллионы книг я ставлю на полку. Чтобы сторожить.