Февраль 2008 года

От автора. Общеизвестно, что отошедшие ныне в далекое прошлое времена парусного флота оставили в память о себе не только великое количество литературных произведений, но и породили не меньшее число легенд и всевозможных устных повествований, живущих и встречающихся и в наши времена. Случилось так, что автор этих строк, связавший жизнь с морем с далеких дней юности, будучи курсантом мореходного училища, услышал однажды от старого матроса — ветерана парусного флота одну из подобных легенд-долгожительниц, как бы прижившихся на старых парусниках и ушедших вместе с ними в свой последний рейс. Конечно, на каждых кораблях и рассказывали ее по-разному, но суть ее сводилась к тому, что если в самый злой шторм, грозивший гибелью кораблю, на горизонте появится парус или облако, похожее на него, то и судно, и люди спасутся и увидят родной порт. Самое занимательное в этой истории то, что легенда эта не прозвучала и не оказалась какой-то палубной матросской байкой, во всяком случае, для меня. Я встречался с ней до войны и во время войны, по окончании которой вновь довелось услышать мне эту легенду, но уже в новом изложении и с новыми героями, брошенными волею судеб в самое горнило военного лихолетья, но оставшимися после этого настоящими людьми своего времени. Вскоре я понял, что вся эта история требует более полного изложения, и как мне показалось, с добротной романтической основой, и тогда я взялся за роман с уже готовым названием «Паруса на горизонте». Сегодня я представляю главу романа, действие которой происходит в дни героической обороны Севастополя, и где идет речь о морской (военной) судьбе черноморского паренька Алексея Никитина, не раз слышавшего когда-то легенду о заветном парусе, символизирующем и здесь будущую Победу во имя счастья и правды на земле и просторах моря.

Виктор Рожков «Паруса». Фото В. Мамикова «Виктор Рожков — соискатель дорог морских». Фото В. Кудринского

ВЕТЕР ВОЙНЫ

Долго, мучительно медленно возвращалось сознание к Алексею. Колеблющаяся трясина никак не хотела отпускать его. Все тянула и тянула вниз, и даже когда Алексей открыл глаза, он не увидел ничего, кроме плотной, странно шуршащей темноты.

Стоило ему пошевелиться, как шуршание это усиливалось, а когда он уже с силой разбросил руки, то понял, что лежит среди листьев, укутавших его, словно покрывало, со всех сторон. С усилием перевернувшись на живот, он кое-как приподнялся на четвереньки и, не без труда нащупав под листьями плотную землю, стал карабкаться вверх, задыхаясь и поминутно отплевываясь.

Вскоре впереди засветились россыпи желтоватых точек, тут же превратившихся в широкие светлые полосы, а когда Алексей, наконец, выбрался на гребень травянистой впадины, то понял, что это был лунный свет. Он не просто разливался окрест, а будто нарочно, с особой старательностью высвечивал все вокруг. От этого казалось, что и горизонт придвинулся к самым глазам. Вот, неподалеку, среди блинообразных камней — искореженный взрывом катер, рядом, на песчаной косе — тела матросов, разбросанное оружие и пустые пулеметные ленты. Алексей долго прислушивался, разглядывал дальние и ближние подступы к месту недавнего боя, и лишь потом осторожно кликнул:

— Эй! — И еще раз, уже смелее: — Эй!… — но так и не получил ответа. Он сжал ладонями виски, тяжкая тупая боль не оставляла голову, и с трудом, будто перешагнув через высокий барьер, спросил сам себя: «Как же это все было, как началось?» Наверно, с памятного разговора минувшим утром, когда они с командиром катера лейтенантом Иваном Гончаренко возвращались из штаба. Знали они друг друга давно — родились и выросли на одной из улочек большого приморского города, но кроме этого их объединяла еще и с детства хранимая, по-своему взлелеянная любовь к морю. Понятно, что и тот, и другой никогда бы не подумали вести разговоры об этом, посчитали бы слабостью, но именно море и все, что связано с ним, стало главным в их жизни. Это обстоятельство помогло лейтенанту Гончаренко добиться перевода Алексея на свой катер.

— Это же черт знает что! — Не раз говорил он потом. — Ну, где служил, Алешка? Какой-то сторожевик, жуткий тихоход! А все это у тебя от твоих любимых парусов: неторопливость, привычка подолгу размышлять, и все в таком духе. Вечно ты с ними носился, а что толку? Еле-еле с волны на волну, разве такое требуется настоящему моряку?

— Э-э-э, Гончаренко… Отсталый ты в этом смысле человек. Да еще в древности говорили, что парус — вечная жизнь, вечная мечта и песня моря, ну, и красота, конечно, с которой ничто не может сравниться!

— Жалко мне тебя, Алешка, — везде ты парень как парень, и моряк добрый, а вот как до парусов дело дойдет, тут ты, вроде, другим человеком становишься — романтик, да и только… Усмехаешься? Зря. К примеру, возьми наши торпедные катера, ты уже сам успел убедиться, что это такое: это же полет, маневр, огонь — «грецкий орех с динамитом» — как говорят на флоте! Как может без всего этого обходиться настоящий моряк — не понимаю…

Загорелый до черноты, кудрявый, белозубый Гончаренко любил поспорить, пошуметь, слыл среди друзей и знакомых записным балагуром. Но все это было, пока дело не касалось службы, особенно его катера. Тут лейтенант Гончаренко не признавал никаких компромиссов. Вот и сейчас, возвращаясь с Алексеем из штаба, он не говорил, а буквально выплескивал свою обиду короткими рублеными фразами:

— В старое время, бывало, существовала такая присказка на флотах: «Начальство создано богом, его надо уважать». Дисциплина, морской порядок, все это ясно… Но ты уважай и меня, а то сегодня в штабе приказ отдают не глядя: «… примите все меры к выполнению… Обеспечьте. Под вашу личную ответственность…» Штабные мореходы! Да что мы, в переплетах не бывали?

— Береги нервы, командир, все сделаем как надо, постараемся.

— Тут постараешься… не люблю, когда тень на плетень наводят. Такая мораль на дорогу, а задание-то так себе… тебе можно, скажу: приказано снять с того берега одного человека, да еще гражданского, а я-то думал, что посерьезней.

Алексей понимал, что все это Гончаренко говорил больше для красного словца, он хорошо знал, что участок вражеского берега, куда им предстояло идти, плохо разведан, и не исключено, что начинен сюрпризами, на которые так щедра война.

…И вот уже стремительный, неудержимый ход катера, когда кажется, что он вот-вот вырвется из взлохмаченных бурунов волн и полетит над ними. Отчаянно переливчатый свист ветра и перечеркнутый ломаными пеленами тумана, встающий из воды предвечерний берег.

Гончаренко вскоре застопорил ход, подозвал стоящего у пулемета Алексея.

— Гляди, вон за тем мысом, в трех милях отсюда, наша точка. Позавчера там побывал катер из нашего дивизиона, но безрезультатно — нужный им, а теперь и нам, человек — не явился.

— Твое решение?

— Проболтаемся здесь до темноты, потом явимся к месту, берег там, известно точно — приглубый, можно подойти вплотную, — будем ждать сигнала.

— Добро.

Море, притихшее к ночи, едва заметно покачивало катер, протяжно урчало, пофыркивало сонной пологой волной. Непроглядная хмарь, плотно занавесившая все окрест, вскоре кое-где отступила, как бы протаяла широкими серыми полосами, и уже стал заметен недалекий берег с капризно извилистой лентой пены у нагромождений камней. Казалось, что время изменило привычный ход и нарочно растягивало минуты, чтобы они в свою очередь помогали часам стать такими же нестерпимо долгими, до отказа переполненными настороженным ожиданием. Конечно же, Алексей лучше всех в команде знал, чего стоило это ожидание стремительному, непоседливому Гончаренко. Когда примерно через два часа Алексею первому удалось заметить неяркие, но довольно различимые вспышки на берегу, он тут же негромко доложил:

— Командир, пять градусов слева — проблесковый огонь!

Гончаренко шумно и облегченно вздохнул и, видно, подумав о том, что сейчас все обрадуются, скомандовал:

— Стоп! Тихо, давайте разберемся…

Теперь уже сигнал стал виден всем, и Гончаренко вслух считал:

— Раз сдвоенный, два сдвоенный, минута перерыв, и снова то же… Братцы — это он!

Когда катер подошел к берегу, то в сознании Алексея почему-то отпечатались те минуты, когда на фоне колеблющейся тягучей мглы появился среднего роста худощавый человек в брезентовой рыбацкой робе и сапогах. Он тут же спросил, кто командир, подошел к Гончаренко, пожал ему руку и, склонившись, прошептал что-то на ухо.

— Да-да, точно так! — Уже вслух ответил лейтенант и, подводя итог этой так легко удавшейся операции, добавил:

— Порядок, сейчас идем!

Но именно в этот момент, опровергая все сказанное лейтенантом, с берега, слева, прозвучала пулеметная очередь. Трассирующие пули, высекая снопы искр, прошлись по камням, ударили в гребень каменистой косы и, нащупав катер, впились в корпус раз и другой. Тут же ударил и второй пулемет, теперь справа, а в небо, расчертив его огненными полосами, взлетели несколько ракет. В их дрожащем, ослепительно-лимонном свете берег будто приблизился к воде, отчетливо проступила волнистая линия кустарника, а выше его, на гребне берегового распадка, можно было различить два вражеских мотоцикла с колясками, откуда били пулеметчики.

Алексей тоже было рванулся к пулемету, но берег вдруг вновь осветился еще одной серией ракет. Вражеские мотоциклисты, обрушив весь огонь на палубу и рубку катера, в упор расстреливали его. Вслед за тем с берега полетели гранаты, а когда одна из них взорвалась совсем неподалеку от охваченной пламенем рубки, то тугая жаркая волна воздуха тут же сбросила Алексея на песок.

Все, что он увидел там, показалось ему кошмарным сном, хотя длился он всего десяток секунд, пока разливался окрест подрагивающий свет очередной ракеты… Окровавленные, прошитые вдоль и поперек пулеметными очередями матросы, лейтенант Гончаренко с перебитыми ногами, лицо которого было неузнаваемо бледным, и этот человек в брезентовой робе с небольшим заплечным мешком в руках.

Гончаренко лихорадочно покусывал губы то ли от боли, то ли от обиды, не говорил — хрипло выкрикивал Алексею:

— Приказываю, слышишь? Приказываю!.. Этого человека любой ценой доставь к нашим, берегом идите, доставь!.. -Он задохнулся было, лицо его исказилось, а из глаз, как ни крепился Гончаренко, скатилось несколько слезинок. Он тут же повторил приказание, заставил повторить Алексея и уже совсем другим голосом попросил:

— Алешка, друг… Надеюсь… Не подведи…

Алексей почувствовал, что его сердце, никогда не болевшее ранее, сжало вдруг судорогой, и на какой-то момент потемнело в глазах. Он склонился над лейтенантом, пытаясь хоть как-то поддержать, но тот вдруг сердито, и, как видимо, собрав все свои силы, воскликнул:

— А ну, быстро отсюда! Не понимаешь, что ли? Алексей все еще не выпускал его руки, и тогда Гончаренко умоляюще произнес:

— Уходи, друг, ведь вот-вот рванет…

Алексей, не слушая лейтенанта, коротко приказал человеку в брезентовой робе:

— Помогите!.. — И они вместе подхватили Гончаренко, согнувшись, почти на четвереньках потащили его вдоль каменной гряды, за острыми гребнями которой по-прежнему рвались гранаты, верещали в камнях осколки и неистовствовали вражеские пулеметы. Все, что было потом, вспомнить последовательно Алексей не мог. Взрыв, прогремевший позади, и еще несколько взрывов ударили иссушающе жаркими волнами, а в небе, подрагивая, разлились фиолетово-дымные всполохи.

— Кончился наш кораблик, — Гончаренко выругался. На какое-то время все окружающее заслонило Алексею лицо человека в брезентовой робе: морщинистое, безмерно усталое, с седоватой щеточкой усов и удивительно спокойными, понимающими глазами.

— Друг, — сказал он, — а если удача, если уйдем? Давай все же попытаемся унести лейтенанта, вернее, ты неси, а я прикрою… Вот у меня в рюкзаке — семь гранат: разделим по-братски: мне и лейтенанту по одной, остальные тебе.

— Отставить! — Не сказал, а будто выдохнул из себя с хрипом Гончаренко. — Расклад будет другой: пару гранат мне, остальные вам в дорогу, а прикрывать буду я! Приказ в силе, как сказал: доставить! Алексей, давай… Да давайте же, шевелитесь, гитлеряки вот-вот насядут…

И вновь замелькали перед глазами угловатые очертания береговых откосов, ленты кустарников, ступенчатые наслоения камней. С одного из мотоциклов продолжали бить вдоль пенистой кромки прибоя, на другом мотоцикле решили, видимо, прочесать береговую полосу. Надсадно урча мотором, он двинулся по гребню распадка, и пулемет его тоже не умолкал.

— Пожалуй, не выпустят, здесь нам не пройти, — сказал человек в брезентовой робе. Он хотел еще что-то добавить, но рядом, вспоров песок, легла пулеметная очередь. За ней другая, и он протяжно, не то всхлипнув, не то застонав, ухватился за правое колено. Потом, улыбнувшись так, словно он в чем-то был виноват перед Алексеем, проговорил: — Ну вот, зацепило и меня, как и вашего лейтенанта. Придется тебе, морячок, одному сухопутным порядком двигать…

— Да что вы, сговорились, что ли? — возмутился Алексей. — Лейтенанта оставили, теперь вас оставлять, я с какой физиономией в отряд вернусь? Сами же говорили, что переждать можно…

— Ты кто по званию? — вместо ответа спросил человек в брезентовой робе.

— Главстаршина.

— Ну вот, а я — полковник, Рязанов моя фамилия. Документов у меня с собой нет, но на место явишься, там подтвердят

.

— Есть! — не очень-то уверенно произнес Алексей. — Но как же вы?

— Бинт имеется? — опять вместо ответа спросил полковник. — Давай рану посмотрим, а между делом меня слушай… — Осколок гранаты, видно, был на излете, и, хотя заметно порвал кожу у икры, закровянил всю ногу, рана была неглубокой.

— Сам я, сам, — отстранил Алексея полковник, разворачивая индивидуальный пакет, — говорю, слушай, главстаршина: берегом моря пойдешь, по этой трижды проклятой территории. Это ведь только считается — у немцев, а они бывают здесь наскоками, как и наши, впрочем. Фактически и пока, конечно, эта землица — ничейная… Идти тебе по ней придется далековато, километров семьдесят с гаком будет. Выдюжишь?

— Надо! — не задумываясь, ответил Алексей.

— Правильно! — одобрил полковник Рязанов. — Теперь основное… — Закончив перевязку, он вытащил из внутреннего кармана куртки ручную гранату с привязанным к ней фигурным ключом.

Перехватив недоуменный взгляд Алексея, полковник коротко рассмеялся:

— Документов ждал особых, тайны какой-нибудь, а ничего нет. Твое дело ключик этот по назначению доставить. Вот тебе два адреса в городе, запомни, как заруби на носу, первый: разведотдел флота капитану второго ранга Туровцеву, или второй: Большой приморский спуск, дом пять, капитану третьего ранга Неледову. Скажешь, что от полковника Рязанова. Передашь ключ, и все.

Он неожиданно встал было на ноги, но сейчас же побледнел, лицо его перекосилось, и он со стоном опустился на землю.

— Черт возьми! И рана-то всего ничего… Тебя, главстар-шина, я слышал, Алексеем кличут, ну так вот, Алеша… Лейтенант твой просил, теперь я попрошу: дойди, обязательно дойди… За этим ключом — большое дело стоит, очень нужное нам дело! Будь осторожен, не высовывайся без толку, твоя главная храбрость в том, чтобы живым остаться. Ну, а в крайности, если уж совсем туго будет, этой гранаткой воспользуешься, но это в крайности, слышишь?

Небо к тому времени еще больше посветлело, и из-за дальнего угловатого мыса, как-то незаметно и быстро, выплыла луна. Сразу же вокруг заметались, заскользили тени, более резко обозначились грани каменистого барьера у воды. Заметно придвинулись скопления плотных кустарников, уходящих к склонам распада.

— Давай-ка наверх, морячок, там, у кустов, видишь, сколько листвы навалено? В случае чего — подмаскируешься, ну и я попробую…

Пока они ползли, прижимаясь к замшелым скользким корневищам, на дороге, опоясывающей гребень распадка, несколько раз раздавалось прерывистое тарахтенье мотоцикла. С завидным упорством пулеметчик бил по кустам, по скоплениям камня, нет-нет, да и швыряли туда гранаты.

— Если дорогу проскочить, то на той стороне кустарник погуще, можно попытаться тебе уйти. Давай попробуем. Я немного выдвинусь, отвлеку немцев, не прозевай. — Он вытащил из-за пазухи пистолет, проверил обойму, заученным движением ловко вставил ее на место, достал гранату. — Ну, как поется в вашей песне: «С богом, ура!».

В ответ Алексей лишь удрученно покачал головой и, не в силах больше смотреть на этого по-прежнему подчеркнуто спокойного человека, быстро пополз к дороге. Мотоциклисты не замедлили явиться — выкатились из-за поворота, и было их трое: водитель, за ним солдат-автоматчик на заднем седле и еще один солдат в коляске, настороженно водивший по кустам стволом пулемета. С места, где лежал Алексей, хорошо было видно, как, ухватившись за ствол искривленной акации, медленно поднялся Рязанов и неожиданно ловко метнул гранату под колеса мотоцикла. Водитель тут же упал грудью на руль, безжизненно откинулся назад пулеметчик, но третий солдат в ту минуту, когда, уже полыхнув огнем, стал заваливаться на бок мотоцикл, тоже успел бросить в ответ одну за другой две гранаты. Первая из них разорвалась совсем неподалеку от Алексея. Вокруг заверещали осколки, горячий воздух, как бичом, хлестнул по лицу, и Алексей, перевернувшись через голову, заскользил по склону распадка, обрушивая на себя слежавшиеся вороха листьев…

— …Значит, вот как это было… — Алексей еще раз потер пальцами виски, пытаясь если уж не упорядочить, то хоть немного поутишить мечущиеся мысли, и тут же будто подсказал ему кто: «Полковник, где он, что с ним, может, жив?» Алексей распрямился, потуже затянув ремень и нащупав пистолет в кобуре, стал пробираться к гребню распада. «…Вроде, тихо все, вот и дорога, и та акация, возле которой он последний раз видел Рязанова…» Алексей долго и тщательно осматривал заросли, обшаривал каждый куст, прошел вправо и влево по дороге, но поиски его не дали результата. «Эх, добрый человек, не смог я тебе помочь», — будто обижаясь сам на себя, проговорил Алексей и, понурившись, стал спускаться к воде, направляясь к месту недавнего боя. Он уже миновал береговой уступ, где поблескивали под луной россыпи гальки, подошел к каменному барьеру, вдоль которого они еще недавно ползли с полковником, когда услышал далекий звук работающих моторов. Он становился более явственным, нарастал, и уже можно было без труда определить, что вдоль берега движутся несколько мотоциклов.

«Опять пожаловали», — устало и даже беззлобно подумал Алексей и, чтобы хоть как-то подбодрить себя, неуклюже пошутил: «Ну, братцы, встречаться с вами мне не резон». Он вновь проделал тот же путь к барьеру, благополучно миновал гребень распадка, потом дорогу и углубился в заросли прибрежных кустарников. Утро застало Алексея на дороге, идущей вдоль берега моря, безжизненно блеклого, растерявшего, казалось, все свои краски в эту осеннюю непогожую пору. Слева к дороге вплотную подходили песчаные косы, приплюснутые ветрами и накатами волн. Справа тянулась насыпь железнодорожной колеи с погнутыми, взорванными кое-где рельсами и частоколами вздыбленных расщепленных шпал. Все эти подробности Алексей отмечал потому, что это занятие пусть немного, но скрашивало монотонность долгого пути.

Алексей уходил все дальше и дальше от места боя, при воспоминании о котором у него снова начинало щемить сердце. Временами на отдельных участках дороги, там, где железнодорожное полотно оставалось целым, Алексей подымался на насыпь, шел по заросшей травой тропке вдоль шпал. Первую половину пути он не обращал внимания на километровые столбы, но когда на их указателях замелькали цифры: 25,28, а потом 30, усталость впервые, пусть и легко, но напомнила о себе.

— Что это? — удивился Алексей. — Еще и половину не прошел, а начинаю задыхаться? Рановато, вроде.

По всей вероятности, колея, по которой шел Алексей, была боковой веткой, так как пока ему не попадались ни разъезды, ни станции, и лишь один раз он увидел, да и то в стороне, на самом берегу моря, обгорелые бревна и россыпи кирпичей — остатки некогда стоявших здесь домов поселка. Царившее вокруг безлюдье было сейчас на руку Алексею, но, с другой стороны, он чувствовал себя жутковато от мысли, что он один сейчас на многие десятки километров. По-настоящему Алексей стал ощущать усталость после того, как миновал сороковой километр — заметно потяжелели ноги, да и шаг стал не таким уверенным, как в начале пути. «Может, отдохнуть, — подумал он, — ну, десять-пятнадцать минут, вон, кстати, впереди и строеньице какое-то». Это была полуразрушенная будка у железнодорожного переезда, с пустыми глазницами окон и разбитыми дверьми. Рядом темнел просевший сруб колодца, и, глянув на него, Алексей тут же почувствовал, что жажда не только сжимает, а буквально захлестывает горло. Он тут же поспешил к колодцу. Благо «журавль» его был целым, а цепь с ведром на конце раскачивалась по ветру. Несравнимо ни с чем вкусная, холодная до ломоты в зубах вода и сухарь, случайно завалявшийся в кармане бушлата, стали для Алексея «роскошным обедом».

«Теперь посижу немного, — решил он и, удивляясь тому, что после такого пути все еще стоит на ногах, не опустился, а почти упал на ближайший пень у колодца. Тут же Алексей ощутил резкую судорогу, скачками прошедшую от ступней к коленям и обратно. Судорогу сменили невидимые глазу, но больно жалящие иголки, и вот уже десятки, сотни их впились в ноги, отчего те потяжелели, и, казалось, тут же распухли.

«Еще немного, и я не встану! — с отчаянием подумал Алексей. — Надо идти, идти». Он сполз с пенька, на коленях добрался до сруба колодца и, уже хватаясь за него руками, кое-как поднялся на ноги. Хотелось самую малость, ну хотя бы чуть-чуть постоять на месте, но он уже понял, что этого нельзя делать ни в коем случае. Полшага, шаг, еще раз. «Ну же, ну!» — Наклоняясь, вытягивая голову и размахивая руками, он все же двинулся вперед. Через пят-надцать-двадцать минут шаг его выровнялся, стало легче дышать, и, пусть тяжесть все еще давила на ноги, Алексей уверился, что все же сможет продолжать путь. Алексей все шагал и шагал, и, хотя ему вовсе не хотелось спать, голова непроизвольно опускалась на грудь. Вскоре он не то что услышал, почувствовал какой-то странный звук, отдаленно напоминающий дребезжание гитарной струны. Звук этот возникал где-то рядом, больно отдаваясь в ушах, и тут же опускался к ногам, чтобы тоже помешать Алексею, запутать его, сбить с дороги, и только через некоторое время Алексей догадался, что это похрустывает под ногами каменистая мелочь, густо усыпавшая здесь дорогу.

Порой у Алексея появлялась мысль о том, что он уже привык к этому мучительно долгому пути и сможет еще не один час шагать и шагать вдоль рельсов. Временами его охватывало отчаяние, и уже не только усталость, а никогда не испытываемая ранее тяжесть пригибала к земле. Он, как мог, бодрился, повторяя: «Ничего, ничего, теперь уже скоро», стараясь не смотреть на километровые столбы, цифры на которых он мог разобрать при свете высоко взошедшей луны.

Только ближе к утру, когда из распадков поползли туманы и серая хмарь сошлась краями с отступающей темнотой, проходя мимо очередного столба, он посмотрел на цифровой указатель.

— Шестьдесят пять, всего шестьдесят пять! — в отчаянии воскликнул Алексей, чувствуя, что еще немного, и он упадет на землю… Пожалуй, не он сам, а какое-то новое ощущение или чувство, Алексей не знал, как это назвать, таившееся до этого в глубинах его сознания, всплыло наружу, легонько подтолкнуло. Даже поддержало по-своему, потому что именно в этот момент он вспомнил слово, сказанное им тогда в разговоре с полковником Рязановым.

— Надо, надо! — прошептал он запекшимися губами. — Ну, подумаешь, еще какой-то десяток километров… Полковник говорил, что там, у линии холмов и поселка, должна быть наша застава. — Нет, теперь уж он не будет опускать голову, отворачиваясь от цифровых указателей. — Именно надо считать, считать. — Вот уже — 67, скоро будет 69, 70, а там…

Солнце уже высоко взошло над морем, когда впереди у горизонта проступила, а потом уже четко обозначилась линия волнистых холмов.

— Еще немного, еще и еще, ну хотя бы полшага. — Алексей уже не чувствует боли, просто ему очень тяжело было переставлять одеревеневшие ноги.

Где-то неподалеку с грохотом падают камни — острые легкие обломки и тяжелые глыбы. Алексей не видит их, но инстинктивно пригибается. Вот еще раз, совсем близко. Он так медленно идет, что каменный дождь может настигнуть его. Смешно умирать теперь, когда он вот-вот доберется к своим. Что это, опять кажется ему? Вслед катятся светло-серые камни, на ходу превращаясь в злобно кричащих людей с автоматами. «Фашисты!» — Мысль эта обжигает, пронизывает Алексея, но странно, что именно в эту минуту он вдруг с особой ясностью видит все, что окружает его. Мир для него теперь стал маленьким и узким. Вот он весь тут: камни, море, холмы над степью — все это сейчас, здесь, в последний раз! Не надо ни вспоминать, ни жалеть. Все, чем он жил, осталось где-то там, за гривастыми, сплющенными облаками. Знает, знает он, почему так сжало-сдавило сердце, но об этом не надо, не надо.

— Четыре патрона, четыре патрона, — машинально повторяет Алексей.

Вражеские солдаты уже близко, вновь что-то кричат ему. У ног Алексея, вспарывая песок, веером рассыпаются автоматные пули. А тут еще слева неожиданно возникает стрельба, и теперь уже пули проносятся над самой головой Алексея, а вырвавшиеся было вперед солдаты падают, катятся под уклон к берегу. Алексей не может понять, что происходит, и тоже падает за камни, поднимает пистолет, но над головой появляется черное облако, и из него сыплются на землю большие капли такого же черного дождя. Когда через некоторое время Алексей открыл глаза, то первое, что он увидел, это лица незнакомых матросов. Они о чем-то спрашивали его, но смысл их слов уходил, терялся, и все это до тех пор, пока не отступила непривычная давящая глухота, и мир, окружающий Алексея, не заполнился до отказа громкими звенящими звуками. Вскоре подошел пожилой старший лейтенант, на ходу раскуривая трубку, устало присел рядом с Алексеем.

— Откуда? — спросил он. — Кто, с какого корабля?

— А вы кто? — спросил в свою очередь Алексей.

— Разумно, — одобрил старший лейтенант, — но в то же время и бесполезно. Я вот тут, в местах этих, с разведчиками кручусь, документов, как бы ты должен знать, на такое дело не берут, к тому же мы выручили тебя, считай, из самых рук у немцев вырвали, так что спрашивать нам. Прежде всего, твое вооружение. — Он вытащил из одного кармана пистолет Алексея, из другого гранату с привязанным к ней ключом. — Как это понимать?

Алексей вполголоса проговорил:

— Обо всем вам сказать не могу, выполняю задание, в город мне как можно скорее надо, в разведотдел, помогите.

Старший лейтенант пристально посмотрел на Алексея и, проведя ладонью по давно небритому лицу, неожиданно спросил:

— Ты, случаем, не встречал в окружности такого человека: пожилой, в рыбацкой робе, усики у него еще такие — щеточкой.

— Встречал такого, но он мне фамилии не называл, — напряженно глядя в глаза старшему лейтенанту, ответил Алексей.

— Фамилия его — Рязанов, звание — полковник, и вот что, друг: действуешь ты правильно, но ведь мы этого Рязанова тоже должны встретить. Про все остальное можешь молчать, а вот где Рязанов, что с ним, мне знать необходимо. Ты ведь с 306, торпедного, других наших кораблей в этом районе нет. — Старший лейтенант достал из внутреннего кармана кителя карту, развернул ее перед Алексеем. — Сможешь показать, где высаживались, где катер оставил?

— Катер, катер… — нет его больше, фашисты пожгли!

После краткого рассказа Алексея о недавних событиях на берегу моря старший лейтенант недоверчиво спросил:

— Слушай, главстаршина, насчет вашего места ты не ошибся?

— Нет, все точно.

— Значит, считая по-пехотному, ты отмахал 76 километров?

Обида ворохнулась в душе Алексея, но он сдержался, сухо сказал:

— А вы по времени прикиньте, ясно будет.

— Чудак, это ж здорово! Я бы лично, убей, столько не прошел, да еще без отдыха.

— Надо было, — в третий раз за последние сутки сказал Алексей.

— Давай в поселок с нами, — решил старший лейтенант. -Там у меня рыбак знакомый есть, посоветуемся, как дальше с тобой быть.

Алексей тут же попытался встать раз и другой, но попытки эти закончились тем, что он едва не потерял сознание и со стоном упал на колени.

— А ну, отставить! — сердито прикрикнул на него старший лейтенант и, обращаясь к матросам, сказал: — Давайте поможем главстаршине — совсем обезножел парень, прошагал столько, что и не приснится другому…

Матросы тут же подхватили, понесли Алексея, и небольшой отряд флотских разведчиков направился к поселку.

Поселок приютился у края оврага. Чисто выбеленные хаты с потемневшими соломенными крышами стояли в окружении фруктовых садов. Единственная улица, неровная и извилистая, опускалась к воде. Здесь в стороне, среди коричневых валунов, стояла еще одна хата, вернее небольшой продолговатый домик. У крыльца их встретил коренастый, крепкий на вид старик в полосатой фуфайке и рыбацких сапогах. У него было крупное угловатое лицо и зоркие глаза.

— Поклон рыбацкому богу, здравствуй Петрович! — приветствовал его старший лейтенант. — Как добыча?

— Какая добыча, шаланды все на приколе, разве сунешься сейчас в море? И там, и тут по берегу и наши, и немцы, то еще черт знает кто, и все палят! Вы вон тоже возле поселка какую стрельбу подняли!

— Пришлось, Петрович, напоролись на фашистов или они на нас, в общем, постреляли. Однако, к делу: приюти на день-другой морехода, а мы на обратном пути в город его прихватим.

Петрович молча кивнул, не поймешь — недовольно или согласно, потом указал матросам, которые все еще держали на руках Алексея, на овальную дверь в приземистой части дома.

— Вон туда несите, я вслед.

Когда дверь за матросами закрылась, Петрович сказал:

— Послушай, командир, я, конечно, притулю, обогрею его — наш морской человек. Но и ты не задерживайся — гит-леряки уже дважды шныряли по поселку.

— Отвечу твоей присказкой, Петрович: «Будь в надеже…». Парню этому, когда одыбается, ты вот что скажи, — и, склонившись к рыбаку, старший лейтенант принялся что-то быстро нашептывать ему.

Казалось бы, что после такой дороги и всего, что он испытал за сутки, Алексей не только сразу заснет, а, как говорят в таких случаях, «провалится в сон», но этого не произошло. Уткнувшись в подушку, он еще долго вздыхал и тревожно ворочался на койке, говорил что-то быстро и непонятно, и лишь после этого сон подхватил его, смял, опутал, бросил на что-то скользкое, податливо мягкое, что бесшумно расступилось под тяжестью его тела. «Ах, да ведь это волны!» Вон они как бросают — раскачивают Алексея, все дальше относят от берега. Темно-голубая туча на жарком золотистом небе с треском разрывается над головой. Странно, что вода такая спокойная, поблескивает перламутром, дымится огненным туманом, а за ним где-то вдали (Алексей чувствует это) должен появиться парусник. Нет-нет, не просто обычное судно, а парусник — сказка, весь из снов, ветров, туманов, о котором никогда не сумеет рассказать, не подберет слов для этого ни один из живущих ныне людей. Вот он, парусник, ближе, еще ближе! Во взмахе тугих парусов, в дыхании покорно притихшего моря, даже в том, как встречают его суетливые чайки, столько завидного для Алексея. Пробуждение было столь же необычным, как и сон. Неожиданно визгливо и протяжно скрипнула дверь, и в комнате появился Петрович.

— Спал ты, хлопец, плохо, тревожно, — сказал он, придерживая рукой Алексея, когда тот хотел приподняться на койке, — под утро только заснул по-настоящему.

— Мне со старшим лейтенантом надо поговорить.

— А его нет — ушел с матросами, тебе приказал ждать.

— И ничего не передавал?

— Да нет, наказывал, по его словам, «на всякий случай»: скажи, мол, своему постояльцу — тебе то есть, что ваш общий знакомый Рязанов к немцам попал, не знаю, говорит, как, но взяли его раненым.

— И все, больше ничего?

— Все остальное у старшего лейтенанта узнаешь, когда вернется, ну, а сейчас отдыхай давай, а потом побеседуем, поговорим, что называется, по душам.

«Давай, отдыхай…» — повторил про себя Алексей и тут же с горечью подумал: «Люди не ждут, воюют, а я? Какой тут отдых? Идти надо, идти!» Он решительно встал, шагнул вперед, но сразу же режущей болью свело ноги.

— Обычаешься, — внимательно оглядывая его, проговорил Петрович. — Поранения у тебя нет, а ноги отойдут.

Они долго просидели в тот вечер, и уже перед самым сном Петрович, виновато улыбаясь, попросил Алексея:

— Ты уж извини меня, хлопче, за причуды стариковские, но ты вот недавно о сне своем упоминал, расскажи, сделай милость.

Рассказ Алексея произвел на Петровича большое впечатление, и воспринял он его по-своему очень серьезно:

— Знаешь, хлопче, а ведь тебе повезло, сон-то, как говорят в народе, «в руку». По нему выходит, что с удачей ты не разминешься.

— Вот как? — недоверчиво спросил Алексей.

— Это точно, брат, поверье есть такое на морях: ежели кто в трудную минуту жизни, это когда смерть за плечами стоит, увидит на горизонте парус, то, считай, он от всех опасностей отбился и жить будет долго, и никакой злой да шальной ветер с курса его не собьет! Это верно, ты меня послушай, это я ведь сейчас, под старость лет, в рыбаки определился, а молодость, да и все лучшие годы, на парусниках провел и в южные, и в северные широты хаживал, поносило-покачало меня морюшко предовольно. Так что еще раз говорю тебе: всегда и везде ищи свой парус.

Отрывок из романа-легенды

Виктор Рожков		Художник Шамиль Ворошилов
Страничка автора		Страничка художника